«Бескровная младотурецкая революция»: как реализовалась программа «Вех»?

Издательский дом «Регнум» готовит к изданию очередной, тринадцатый выпуск исторического альманаха «Русский Сборник». В его составе увидит свет и настоящая статья историка Фёдора Гайды, сокращённый текст которой ИА REX публикует ниже.

Мифология «Вех» начала создаваться сразу после выхода сборника. Миф о «Вехах» как акте публичного покаяния «лучшей части» интеллигенции берет свое начало от открытого письма архиепископа Антония (Храповицкого). Как известно, тогда же веховцы дали на него отрицательный ответ. В своих открытых письмах архиепископу П.Б. Струве и Н.А. Бердяев переносили тяжесть исторической ответственности с интеллигенции на государство и требовали освобождения «плененной и несчастной» церкви от казенной опеки. Таким образом, каяться было не перед кем, да и не о покаянии шла речь. Однако, несмотря на подобные опровержения, и сами веховцы активно участвовали в создании вокруг сборника мифологического ореола. В предисловии к сборнику «Из глубины» (1918), ставшем своеобразным продолжением «Вех», Струве написал о них: «Это предостережение (…) явилось на самом деле лишь робким диагнозом пороков России и слабым предчувствием той моральной и политической катастрофы, которая грозно обозначилась еще в 1905-1907 гг. и разразилась в 1917 г.». В последующей традиции мифотворчества особо выделенный эпитет «слабое» обычно опускался.

Между тем «Вехи» не были даже «слабым» предупреждением о грядущей революции – в сборнике ни о чем подобном не говорилось. Соотношение между ним и революционной темой было практически прямо противоположным. «Вехи» вовсе не были следствием испуга от революции 1905 г., они, наоборот, стали результатом испуга от ее провала. Предпоследняя фраза статьи А.С. Изгоева звучала так: «И, быть может, самый тяжелый удар русской интеллигенции нанесло не поражение освободительного движения, а победа младотурок, которые смогли организовать национальную революцию и победить почти без пролития крови». По стечению обстоятельств, несмотря на первоначальные планы, в первом издании эта статья оказалась в сборнике последней, а восхваляющая младотурок фраза, таким образом, символически завершала весь (!) сборник. В примечании к этим словам, помещенном уже во втором издании (в течение года «Вехи», как известно, вышли пятью тиражами), Изгоев написал: «С тех пор, как были написаны предыдущие строки, младотурки после восьми месяцев бескровной революции перешли во вторую стадию своей политической жизни. На них, как на творческую силу, напали и справа и слева. Так было всегда, во всех странах. Турецкие ахрары сыграли роль наших эс-эров и эс-деков. И если младотурки одержали победу и на этот раз, то только потому, что в их лице выступила национально-государственная творческая сила Турции. Конечно, и младотурки могут погибнуть под ударами обманутой темной реакционной массы и сепаратистов. Но их гибель – гибель Турции, и история младотурок была и вечно будет примером той нравственной мощи, которую придает революции одушевляющая ее национально-государственная идея...». Александр Соломонович не мог знать, что через несколько лет именно младотурки доведут Османскую империю до авантюрного вступления в Первую мировую войну, глубочайшей политической катастрофы и окончательного распада. Упоминание про «восемь месяцев бескровной революции» тоже не может не вызвать горькую усмешку у тех, кто знает, что произошло в России всего через восемь лет, в 1917 г. В 1909 г. Изгоев об этом знать не мог, но приведенный отрывок показывает, какой взгляд на национальные революции у него сложился.

Представления о том, что в России будет новая революция, у веховцев не было. По их мнению, правительство в 1906-1907 гг. одержало победу над общественностью и продолжало свое наступление на оппозицию. Главной опасностью была перспектива реакции и застоя. Отдельные революционные рецидивы еще были возможны, но, как отмечалось, они постепенно должны были утихнуть. М.О. Гершензон писал об этом: «Теперь наступает другое время, чреватое многими трудностями. Настает время, когда юношу на пороге жизни уже не встретит готовый идеал, а каждому придется самому определять для себя смысл и направление своей жизни, когда каждый будет чувствовать себя ответственным за все, что он делает, и за все, чего он не делает. Еще будут рецидивы общего увлечения политикой, не замрет политический интерес и в каждой отдельной душе. Там, где по политическим причинам искажена вся жизнь, подавлены мысль и слово и миллионы гибнут в нищете и невежестве, – там оставаться равнодушным к делам политики было бы противоестественно и бесчеловечно. (…) Минутами, когда боль, стыд, негодование снова достигнут в обществе великой остроты или когда удачно сложатся внешние обстоятельства, опять и опять будут взрывы освободительной борьбы, старая вера вспыхнет и наполнит энтузиазмом сердца. Но каждый раз после вспышки общество будет разоружаться, – только старые поколения нынешней интеллигенции до смерти останутся верными едино-спасающей политике. Над молодежью тирания гражданственности сломлена надолго, до тех пор, пока личность, углубившись в себя, не вынесет наружу новой формы общественного идеализма. Будет то, что и в семье, и у знакомых, и среди школьных товарищей подросток не услышит ничего определенного». Веховцы сохраняли верность оппозиции, о чем прямо, честно и публично заявили владыке Антонию.

Стоит обратиться к предыстории «Вех». Она подробно рассмотрена в глубокой монографии М.А. Колерова, однако нам нужно акцентировать внимание на ряде нюансов. Перелом во взгляде на революцию произошел у будущих веховцев лишь в 1907 г., на излете революционных событий в России. Так, например, П.Б. Струве в это время выступил за соглашение с новым премьером П.А. Столыпиным с целью сохранения в России парламента. С другой стороны, С.Н. Булгаков, избранный депутатом, оказался под сильным впечатлением от скандальных заседаний II Государственной думы. Эту эволюцию вправо не стоит переоценивать, однако и незамеченной она не осталась. Д.С. Мережковский, пропагандировавший грядущую «революцию духа» и пугавший общественность «Грядущим Хамом», если она не произойдет, обвинил будущих веховцев в отступничестве от идеалов интеллигенции. В статье «Реформация или революция?» он написал, имея в виду, прежде всего, Н.А. Бердяева и С.Н. Булгакова: «У наших реформаторов старая нерелигиозная общественность; если они пойдут до конца в идеях своих, то одно из двух: или отрекутся от всякой общественности во имя отвлеченного аскетизма, монашеского неделания, или признают христианскую реакционную общественность, новое, более совершенное порабощение церкви государству, как это и сделал Лютер, величайший из всех реформаторов. Диалектика идей беспощадна". По сути, ни много ни мало, Дмитрий Сергеевич нарекал наших героев провозвестниками «Грядущего Хама», пророками черносотенного мещанства. В 1908 г. произошло публичное размежевание будущих веховцев с кружком Мережковского. «Вехи» были спровоцированы именно этим спором.

Неудачная революция, по мнению авторов сборника, стала следствием врожденных пороков интеллигенции. «Революция есть духовное детище интеллигенции, а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией», - писал Булгаков. Интеллигенция подошла к революционному делу несерьезно. Струве упрекал ее в поверхностности и отсутствии чувства реальности: «Никогда никто еще с таким бездонным легкомыслием не призывал к величайшим политическим и социальным переменам, как наши революционные партии и их организации в дни свободы. Достаточно указать на то, что ни в одной великой революции идея низвержения монархии не являлась наперед выброшенным лозунгом. И в Англии XVII века, и во Франции XVIII века ниспровержение монархии получилось в силу рокового сцепления фактов, которых никто не предвидел, никто не призывал, никто не "делал"». Оговоримся: заслуга редактора журнала «Освобождение» Струве в выдвижении такого лозунга – едва ли не первоочередная. В рейтинге отцов-вдохновителей Первой русской революции Петр Бернгардович уверенно занял бы первые позиции. Он знал, о чем говорил.

По мнению веховцев, интеллигенция была органичным и уникальным русским явлением, но главной ее чертой стало «отщепенство». Струве, активно использовавший это слово, рассматривал интеллигенцию историческим преемником казачества в его анархическую эпоху. Подобно казачеству, ставшему инициатором Смуты и Пугачевщины, интеллигенция катализировала события 1905 г. Отличием было лишь то, что интеллигенция приняла на вооружение западные социалистические идеи. Таким образом, по мнению веховцев, именно интеллигенция становилась препятствием на пути развития России. Гершензон цитировал А.П. Чехова: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр». Интеллигенция в перспективе неизбежно должна была либо прекратить существование, либо переродиться.

Рецепты спасения формулировались веховцами по-разному (нередко противоречиво), но все они имели либеральный характер. Тезис о личном совершенствовании стал краеугольным камнем каждой статьи (за исключением имевшего особый взгляд Изгоева). Основные либеральные ценности (свобода, прогресс, индивидуализм, правовой строй) оставались для веховцев первоочередными. Исходя из них авторы «Вех» либо настаивали на ревизии интеллигентского идеала, создании «новой интеллигенции», либо выступали с идеалом ревизии – за отмирание интеллигенции как таковой.

М.О. Гершензон, А.С. Изгоев и Б.А. Кистяковский указывали на острую потребность России в разумном делании. Гершензон видел в усилении эгоистических настроений первый этап выздоровления России. «Эгоизм, самоутверждение – великая сила; именно она делает, западную буржуазию могучим бессознательным орудием Божьего дела на земле», - писал публицист. Кистяковский указывал: «Путем ряда горьких испытаний русская интеллигенция должна прийти к признанию, наряду с абсолютными ценностями – личного самоусовершенствования и нравственного миропорядка, – также и ценностей относительных – самого обыденного, но прочного и ненарушимого правопорядка».

Н.А. Бердяев и П.Б. Струве считали необходимой «борьбу идей». Бердяев выступал против утилитаризма и искал спасения в новом философском синтезе: «Интеллигентское сознание требует радикальной реформы, и очистительный огонь философии призван сыграть в этом важном деле не малую роль. Все историческое и психологические данные говорят за то, что русская интеллигенция может перейти к новому сознанию лишь на почве синтеза знания и веры, синтеза, удовлетворяющего положительно ценную потребность интеллигенции в органическом соединении теории и практики, "правды-истины" и "правды-справедливости"». Тогда, по мнению Бердяева, «народится новая душа интеллигенции». Тезис был брошен в расчете на общественный резонанс, но был столь же бесплоден, как и ярок. Набор блестящих антиномий слишком уж рисковал быть понятым в смысле риторических фигур. Статья оказалась динамична и герметична как мантра, но была похожа на поставленный диагноз без необходимой истории болезни и прописанных лекарств. Вряд ли русская интеллигенция, по своему собственному убеждению, не умела претворять веру в знание и знание в веру, а еще так недавно безумно популярная эсеровская партия довела теорию и практику, а также истину и справедливость до такого «органического соединения», до какого только и может быть доведена искомая нитроглицериновая смесь, призванная воплотить в жизнь партийную программу «здесь и сейчас». «Очистительный огонь философии» на русских улицах тех лет являлся с завидной регулярностью…

Иное дело - текст Струве. Однако, в отличие от Бердяева, «борьбу идей» он понимал в прямо противоположном ключе: «Русская интеллигенция, отрешившись от безрелигиозного государственного отщепенства, перестанет существовать как некая особая культурная категория. Сможет ли она совершить огромный подвиг такого преодоления своей нездоровой сущности? От решения этого вопроса зависят в значительной мере судьбы России и ее культуры. (…) Есть основание думать, что изменение произойдет из двух источников и будет носить соответственно этому двоякий характер. Во-первых, в процессе экономического развития интеллигенция "обуржуазится", т. е. в силу процесса социального приспособления примирится с государством и органически-стихийно втянется в существующий общественный уклад, распределившись по разным классам общества. (…) Но может наступить в интеллигенции настоящий духовный переворот, который явится результатом борьбы идей». Признаком начала такой «борьбы» Струве считал падение популярности социалистических идей, ранее бывших основным знаменем интеллигенции.

С.Н. Булгаков и С.Л. Франк настаивали на религиозном возрождении. Булгаков писал об интеллигенции: «В отсутствии правильного учения о личности заключается ее главная слабость». «Перейти к творческому, созидающему культуру религиозному гуманизму» предлагал Франк. Иными словами, религия тоже понималась как учение, как идея. Создать такое «учение о личности» Булгаков полностью в духе интеллигентских представлений считал своим «общественным послушанием». Неслучайно в статье Булгакова отчетливо прослеживается стремление не разоблачить «отщепенство» интеллигенции и выставить его плодом рецепции западных идей (как у Струве), а, наоборот, выдать саму интеллигенцию за оборотную сторону русского православия. Удивительно ли, с учетом столь разнохарактерных представлений, что планы авторов развить идеи «Вех» в положительном ключе в новом сборнике не были реализованы?

Критика «Вех», в целом очень поверхностная, сводилась к тому, что авторы сборника страдали противоречиями и слабыми познаниями в области истории общественного движения. Эти упреки били мимо цели: веховцы писали о своем собственном опыте. Наоборот, бурное обсуждение скорее подтверждало правоту веховского прогноза. Эффект усиливало то, что споры велись на фоне только что прозвучавшего азефовского скандала, компрометировавшего идею революции почище любого философского манифеста. В самой критике интеллигенции также не было ничего необычного: в ноябре 1908 г., когда будущие веховцы только обдумывали свои статьи, скорую смерть интеллигенции возвещал на заседании Религиозно-философского общества А.А. Блок, о той же возможности предупреждал Вяч. Иванов. Доклад Иванова состоялся 30 декабря 1908 г., среди «массы публики» присутствовал и П.Б. Струве, выступивший затем с резкой критикой мережковского направления. Интересно отметить, что уже в январе-феврале 1909 г. он изменил планы в отношении своего участия в сборнике: вместо статьи «Интеллигенции и народное хозяйство» Струве направил Гершензону статью «Интеллигенция и революция», гораздо более близкую по тематике докладам Блока и Иванова.

Среди шквала критики «Вех», пожалуй, лишь П.Н. Милюков, роковая фигура русского либерализма и бывший соработник Струве по «Освобождению», бил в самую точку. Он задался невежливым, но, тем не менее, главным вопросом: «А кто судьи?». Действительно, веховцы сами были символом освободительного движения и залогом его успеха в 1905 г. Упрекнуть их в реакционности было невозможно. Почти все веховцы имели марксистское прошлое и были так или иначе связаны с кадетской партией (иными словами, были партийными соратниками самого Милюкова; Струве и Изгоев даже входили в ЦК), трое из семи были иудеями и выходцами из достаточно религиозной среды. Все они были молоды (на четвертом десятке) и полны творческих сил. И именно эти люди заявили о крахе интеллигентских идеалов. Милюков призывал веховцев: «Я хотел бы сказать всем этим испугавшимся, уставшим, возненавидевшим, брезгующим и отчаявшимся: опомнитесь. Вспомните о долге и дисциплине, вспомните, что вы – только звено в цепи поколений, несущих ту культурную миссию. (…) Не вами начинается это дело и не вами оно кончится. Вернитесь же в ряды и станьте на ваше место. Нужно продолжать общую работу русской интеллигенции с той самой точки, на которой остановило ее политическое землетрясение, ничего не уступая врагам, ни от чего не отказываясь».

«Опомнились» ли авторы «Вех»? Во всяком случае, веховцы–кадеты остались в партии. Интеллигенты не перестали быть интеллигентами. Призывавшие на свою защиту полки небесных и земных идейных покровителей «от Чаадаева до Соловьева и Толстого» оставались в рамках соответствующей традиции. «Борьба идей» не привела к тому «настоящему духовному перевороту», которого так желали веховцы. Будучи интеллигентским рецептом спасения, она и не могла к нему привести: внутренний переворот был возможен лишь через усилие, практическое изменение себя, то есть то самое покаяние (греч. μετάνοια), которое сразу было разоблачено самими веховцами как ложный путь. Но, рискну предположить, что именно он, как ни покажется это странным любому наследнику русской интеллигентской традиции, был не так далек от той самой пресловутой буржуазности, наступление которой предрекали Струве и Гершензон. Во всяком случае, реализация младотурецкого сценария на русской почве буржуазностью точно не грозила. Покаяние и буржуазность (!) сближались на почве решения насущных практических задач – но признать и провозгласить эту антимережковскую ересь в условиях старой России не смогли даже такие отпетые скандалисты и еретики как веховцы. Это стало возможно лишь десятилетием позднее, когда стало возможно вообще всё - «из глубины» Русской смуты.

Веховцы – и в борьбе за буржуазный практицизм, и в проповеди духовного обновления – оставались заложниками своего старого интеллигентского инструментария. Старые мехи с трудом удерживали новое содержимое. Да и наполнявшая их вода пока еще не превратилась в вино. Однако произошло иное. Впоследствии «идеалисты» Булгаков, Франк, Бердяев воплотили свои провозглашенные в «Вехах» рецепты на персональном уровне: первый принял сан, второй – крещение, третий воплотил в себе идеал «очистительной философии». Озвученные идеи все же стали реальностью – в пределах личного жизненного пути. Это само по себе уже свидетельствовало об их силе: редко какая идея «долетит до середины Днепра», став личной правдой; обычная участь идеи – благополучно раствориться в воздухе (простите, в «мире идей») или, и того хуже, затеряться на страницах учебников, став «прописной истиной» в великом чертоге безучастности… А что до «ревизионистов» Струве, Гершензона, Изгоева, Кистяковского, то они дожили в феврале 1917 г. до столь желанной ими «младотурецкой» революции. Лучшие представители интеллигенции взяли власть, чтобы, как по написанному, спустя «восемь месяцев бескровной революции» уступить ее лучшим представителям интеллигентской уголовщины. Как бы то ни было, выходит, что «Вехи» действительно реализовались. Для философского сборника – судьба чрезвычайно редкая.