Почему в недрах российского протеста нет мотивации к физическому самопожертвованию

ИА REX публикует статью эксперта Ильи Трейгера.

Эксперт ИА REX Марк Сандомирский, социальный психолог, кандидат медицинских наук в статье «Путин, Кадыров, рыбалка: политический PR и щуки для народа» рассуждает об аспектах традиционного для России сакрального отношения к власти. Рассуждения бесспорно интересные с точки зрения социальной психологии. Однако в целом, этот комментарий производит впечатление очередной попытки разобраться в природе того факта, что если протестные массы выходя на улицы, скажем, Каира, совершают революцию, то протестные массы, выходящие на улицы Москвы, не совершают ровным счётом ничего, хотя имеют к тому все возможности.

Вопрос, надо заметить, действительно актуальный. Так, примерно о том же сказал и политолог Станислав Белковский в эфире телеканала «Дождь» 26 июля, хотя и без попыток выявления причин этого: «Во время несанкционированной акции в день ареста Навального с такими человеческими ресурсами достаточно легко было бы занять здание Государственной Думы при том, что окна на первом этаже были открыты. Однако этого никто даже не попытался сделать. Это могло существенно повлиять на развитие дальнейших событий, однако массы, выходящих на улицу, на это не настроены».

Представляется, что природа этого феномена объясняется много проще, нежели уходом в дебри сакральной психологии русских, которая, якобы, присуща этому народу традиционно. Действительно, по отношению к Политбюро ЦК КПСС, Горбачеву и Ельцину никакой сакральности не наблюдалось. А по отношению к Путину она снова откуда-то появилась? Вряд ли. Скорее всего, дело в другом…

Начнем с революции 17-го года. Что тогда, собственно, происходило? Жизнь в России определенным слоям общества представлялась невыносимой. Но и в других странах было не лучше. Вырваться из этого невыносимого мира в мир лучший теоретически можно было только одним путем – разрушить мир нынешний и создать новый. А новый, это какой конкретно? Поскольку никакого лучшего мира в природе тогда не существовало, стали создавать нечто, теоретически описанное Марксом, но интерпретированное российскими большевиками. Поэтому удалось вывести на улицы какие-то массы, которые вполне практически заняли вокзалы, телеграф, почту и… взяли Зимний Дворец. Дальше началось строительство некоей теоретической модели, а, по сути, строительство того, сами не знаем чего.

Строили долго, довоенный сталинский период, за тем война, за тем послевоенный сталинский период, за тем 60-е и 70-е годы. И достроились…

Где-то к середине 70-х становится ясно, что «лучший мир» уже построен, но не в СССР, а в тех самых США и странах Западной Европы, которые в соответствии с официальной советской идеологией должны загнивать. И с этого момента, когда ясность в этом вопросе стала постепенно овладевать массами, началось то самое отчуждение активной части общества от власти, о которой говорит С. Белковский. К концу 80-х эта отчужденность стала приобретать тотальный характер, что, скорее всего, и вызвало горбачевскую Перестройку. Иными словами, дабы избавиться от отчужденности активной части общества от власти и тем самым обеспечить перестройку государственной системы, Михаил Горбачев и инициировал «революцию сверху», которая в полной мере развернулась с началом 90-х годов.

В чем же принципиальная разница между революцией 17-го и революцией 90-х? – Разница в том, что в отличие от 17-го, в 90-х революционные массы точно знали, что конкретно они хотят построить. А именно, развитой капитализм по западному типу.

И стали это строить, причем форсировано. Одну только принципиальную ошибку допустили – понадеялись на то, что достаточно лишь ввести свободный рынок. А он уж (рынок) все остальное построит сам, автоматически. И опять достроились – вместо развитого капитализма построился отмороженный криминализм. Целое десятилетие… козе под хвост.

Приходит новая властная команда, которая, вроде как, пытается навести порядок. И, надо признать, первые годы нового режима действительно выглядели, как попытки что-то наладить, и режим этот поначалу пользовался поддержкой значительной части общества. Вскоре, однако, выяснилось, что новый режим взял курс на реставрацию авторитаризма. В отношении же Запада вновь была принята враждебная идеология, мол, с Запада мы пример брать не будем, а будем строить нечто свое самобытное, основанное на православной русскости, т.е. опять непонятно что. Однако подобная пропаганда появилась в тот момент, когда произошло не просто полное падение железного занавеса, но еще и цивилизационный сдвиг – распространение интернета в России. Произошла информационная революция, поставившая людей на качественно новый цивилизационный уровень. Понятно, что в таких условиях упомянутая тактика властей была воспринята лишь как официальное объявление о том, что в этой стране (в России) вы никакого «лучшего мира» не получите. В этой стране «лучший мир» только для нас (для власти). А вы или будете жить так, как мы для вас определим, или валите отсюда в ваш «лучший мир». Третий вариант – это тюрьма.

В результате, как и в конце 80-х вновь произошло тотальное отчуждение активной части общества от власти, причем существенно быстрее, чем это было в прошлый раз. Но только разрушение «старого мира» ценой своих жизней и свободы уже не оказалось единственной альтернативой, поскольку «лучший мир» уже существует, и туда вполне можно чисто физически переместиться, не рискую, ни жизнью, ни свободой, а просто собрав чемоданы.

Но если так, то почему же эта самая активная часть общества в полном составе не покинула Россию, а продолжает настаивать на смене режима и выводить протестные массы на улицы?

И это понятно. Та самая упомянутая информационная революция обеспечила понимание тех проблем, с которыми связана реальная эмиграция. Прежде всего, это трудность адаптации в другой стране. Это необходимость отказаться от привычного образа жизни, от привычного окружения, научиться жить на чужом языке, научиться искать в чужой стране работу, отказаться от своих привычек, наконец… Все это очень серьезно и требует серьезных усилий. Да, это так, но при всем этом, названные проблемы не идут ни в какое сравнение с готовностью пойти в тюрьму или отдать жизнь. То есть, те, кто был бы способен на такие действия, как занять здание Государственной Думы, направили свою решимость в другую сторону и уже уехали или уже приняли решение эмигрировать. А остальные?..

А остальные – это… Известно, что наиболее мягкий вариант эмиграции – это попытаться найти за границей работу, до момента физического отъезда из страны. Следовательно, часть активного общества занята поиском такой работы за границей. Известно, что в эмиграции полезно иметь некие финансовые накопления, которые позволят пережить период адаптации и поиска адекватной работы. Следовательно, часть активного общества занята зарабатыванием этой финансовой базы. Известно, что люди гуманитарных профессий, особенно напрямую связанных с русским языком, имеют мало шансов на профессиональную реализацию за границей. Такие решаются на эмиграцию лишь в крайних случаях, когда готовы отказаться от профессии. Т.е. часть активного общества практически на эмиграцию решиться не может, хотя и смотрит в сторону все того же «лучшего мира». Ну, и, наконец, остается то, что принято называть ядерным электоратом Путина, т.е. те, для кого понятие жизнь ограничено диваном, бутылкой и зомбоящиком. Этим вообще все безразлично, они не поддержат ни протестующих, ни власть. Вот если у них отнять диван, бутылку и телевизор, они действительно могут взяться за топоры. Но не за тем, чтобы занять Государственную Думу, а чтобы со злости проломить череп какому-нибудь местному чиновнику, который окажется в непосредственной близости от них, и не более того. Эти вообще ни на что не влияют, и устойчивость власти от настроений в этих слоях общества никак не зависит.

И что мы получаем в итоге? Те, кто мог бы пойти на Кремль, те уехали или предпочитают заниматься организацией отъезда, а не принесением в жертву своей свободы или жизни. А остальные… Люди, которые не могут решиться на отказ от своих привычек и привычной жизни, разве ж способны решиться на то, чтобы пожертвовать своей свободой или жизнью? Вот и ответ на вопрос, почему протестные массы, выходящие на улицы Москвы, ничего не совершают. Так же, понятно, почему арабские протестные массы, выходя на улицы, революции совершают. Дело в том, что в этих культурах ценность прав человека несравнимо ниже, нежели в нынешней российской культуре. Поэтому западный образ жизни для этих культур существенно в меньшей мере соответствует понятию «лучший мир», нежели для нынешней российской культуры.

Сегодня, по сути происходящего, все уличные протесты сводятся не к формуле «или уйдите от власти, или мы вас сметем», а, скорее, к формуле «или вы (власть) построите тот мир, который нам нравится, или останетесь без нас, т.е. без страны». Но на реальное физическое сопротивление власти никто всерьез не настроен. И это видно даже на примере процесса по «болотному делу». Кто на скамье подсудимых? – случайные люди. Почему? – Потому, что настоящих бузотеров не оказалось. Власти нужен был этот показательный процесс и поэтому власть сделала все, чтобы беспорядки на Болотной спровоцировать. Но в толпе не оказалось людей, готовых на эти провокации повестись. Вот и пришлось хватать тех, кого удалось опознать на видеозаписях и фотографиях. Нет в недрах российского протеста мотивации к физическому самопожертвованию, поскольку есть возможности эмиграции, пусть даже и при всех проблемах с этим связанных…